Фома долгие годы был незаменимой тенью, верным исполнителем воли человека, чье влияние простиралось в сомнительных сферах. Его существование было четко очерчено приказами и поручениями, составлявшими суть его идентичности. Когда эта связь была внезапно разорвана, а сам он оказался выброшенным на обочину в качестве отслужившего свое инструмента, Фому охватило не столько чувство обиды, сколько глубокая, всепоглощающая растерянность. Единственной целью, способной придать смысл его новому, пустому существованию, стало возвращение. Он задумал хитроумный, как ему казалось, план: проникнуть в жизнь через самое уязвимое место своего бывшего покровителя – его ребенка. Устроившись в школу, Фома намеревался стать незаметным благодетелем, защитником, чтобы затем явиться к боссу с этим козырем и с триумфом вернуться в привычный мир полутонов и негласных правил. Однако реальность жестоко и почти мгновенно обрушила эти расчеты. Его первая же попытка установить контакт обернулась полным провалом, поставив крест на изначальной задумке и вынудив его задержаться в стенах учебного заведения на неопределенный срок. Так Фома, человек из мира, где решения часто принимаются шепотом, а сила ценится выше закона, оказался заброшен в абсолютно иную вселенную – шумную, яркую, регламентированную расписанием и уставом. Этот мир детей, их искренних эмоций, мелких трагедий и радостей, а также мир учителей с их ежедневным подвигом терпения и dedication, сначала казался ему чуждым и абсурдным. Но вынужденное погружение в эту среду, необходимость играть несвойственную роль, постепенно начинает менять его самого. Через череду нелепых ситуаций, неожиданных конфликтов и таких же неожиданных моментов человеческого участия, Фома сталкивается с простыми, но фундаментальными истинами о доверии, ответственности и честности – понятиях, которые в его прежней жизни имели весьма специфическую трактовку. Школа, которую он воспринимал лишь как временное поле для маневра, невольно становится местом его подлинного перерождения, заставляя не просто менять тактику, а пересматривать саму систему ценностей, которую он считал незыблемой.